If you could would you go back to the start? 

Baby if you could would you go back to the start?
Take any fresh steps or watch it all fall apart, again
Play another song here then you can leave
With your delicate wings, I use to weave

— Biffy Clyro — Biblical

Наверное, у каждого случается такой момент, когда осознаешь, что ровно через секунду ты сломаешься. И лишь душевная агония будет властительницей твоего тела.

Будет лишь боль.

И ничего кроме нее.

Будет ломать так, как никогда раньше. Ты забудешь собственное имя: все вокруг исчезнет, останешься лишь ты и драма твоей жизни. Слезы станут водопадом, что хлынет из таких прекрасных, но уже лишенных жизни глаз. Ничто не сможет помочь тебе. Ты будешь беспомощно лежать на полу, свернувшись комочком, пока боль не уйдет самостоятельно.

Ее нельзя прогнать.

Она просто уходит, когда ей хочется.

Вот и все.

От меня она ушла, но воспоминания все еще остались. Это — самое отстойное. Ты вроде как уже ничего не чувствуешь, но в памяти все такое красивое, живое, любимое, что сердце поневоле сжимается.

Оно останавливается.

А потом начинает биться вновь, словно этого секундного сладостного забвения и не было.

Я все еще пытаюсь забыть его. Забыть его глаза, руки, улыбку и одну ямочку на щеке. Я все еще пытаюсь забыть, как реагировала на него. Но я прекрасно помню, как хотелось петь и танцевать от одной теплой фразы, брошенный им. Все еще помню, как он заставлял меня смеяться, щекоча до потери дыхания.

Но я все еще не могу забыть, как сильно любила его.

Но я начинаю забывать, что он любил меня.

Я думаю, у каждого влюбленного человека есть такой яркий момент, который даже через столетия не сотрется из его сердца. Такое теплое, солнечное мгновение, когда не было никаких рамок, условностей, не было трагедий и драм. Было лишь безграничное и такое«твое» счастье.

Свой момент я спрятала в любимую музыкальную шкатулку с танцующей балериной внутри.

Черт, опять начала улыбаться, как дурочка. Боже, это было так давно, а я все еще не могу отпустить это воспоминание. Точнее, не хочу.

Пускай и становится больно, я понимаю, что жива, раз могу чувствовать.

Я прекрасно помню тот вечер. Был конец июня, и мы всей нашей компанией поехали на концерт любимой группы. В машине громко играло радио, передающее радостные аккорды во все уголки Земли. Друзья пели во весь голос, хотя совсем не имели слуха, а Дэн обнимал меня, шепча на ушко забавные комментарии про Санни и Гарри, которые давали ему подзатыльники, чтобы не мел языком. Мы все смеялись и были полны жизни. Мы были счастливы.

Мы были бессмертны.

Наша вечная четверка — Кэти, Дэн, Санни и Гарри.

Пускай долгое время мы не могли припарковаться, но все же наша компания успела к началу. Группа только выходила на сцену: видно, до этого выступал разогрев. Санни радостно захлопала в ладоши от увиденного и повисла на шее Гарри, который не смог сдержать довольной улыбки. Я же была прикована к инструментам, что становились волшебными в руках музыкантов. Я не могла оторваться от того, как солист перебирал пальцами струны, словно ласкал девушку невесомыми прикосновениями, а потом, когда толпа начинала кричать и просить большего, его движения становились более быстрыми, будто страсть к любимой заставляла углублять поцелуи.

Необыкновенное зрелище.

Лишь с первым тихим словом, сорвавшемся с губ певца, я отмерла и начала сливаться с музыкой, теряя контроль над разумом. Волны вибрации проходили через все мое тело, становясь мурашками и учащенным сердцебиением. Глаза сами собой закрылись, а душа превратилась в музыку.

Я была вне времени.

Вне пространства.

Я была в самом центре жизни.

К пятой композиции я окончательно потеряла рассудок, заменив мысли мечтами и любовью. Любовью к группе, к друзьям, к Дэну.

Любовью ко всему.

Мои глаза распахнулись, когда я услышала первые аккорды нашей с Санни любимой песни. Я тут же повернулась и увидела у подруги то же выражение лица, которое, как я думала, было и у меня. Взявшись за руки, мы начали петь, срывая голоса и переходя на хрип. Я была рада осознавать, что нашу шалость никто кроме нас не услышит.
Наклонившись друг к другу, мы напевали любимые строчки и по-глупому улыбались, морща носики от удовольствия. Со стороны мы, наверное, были похожи на детей, получивших дозу любимого мороженого и наевшихся им сполна.

Музыка начала усиливаться, и мы с Санни запрыгали, не размыкая рук и желая дотянуться до звезд. Казалось, всего через секунду мы взлетим и станем феями, что будут любоваться улыбками людей.

Эйфория правила этим вечером.

Когда послышались знакомые аккорды, я оторвалась от подруги и направилась к Дэну, желая разделить с ним последний куплет, в котором заключался очень важный смысл для нас двоих. Мы оба это знали: он уже улыбался мне, молча приглашая к себе. Я не смогла отказаться от этого предложения. Он был как сметана для голодного кота. К великому счастью или же сожалению, этим котом была я.

Я отчаянно желала прикоснуться к нему. Я была так голодна!

Когда я наконец добежала до него, то со счастливым вздохом закинула руки ему на шею, притягивая еще ближе к себе. Ямочка на левой щеке Дэна доказывала, что он так же, как и я, получил желаемое.

Поддавшись ощущениям я уже хотела чмокнуть его в губы, как он неожиданно приподнял меня так, что его рот оказался на уровне моего подбородка. Два года наших отношений сделали свое, и я рефлекторно обхватила его талию ногами, становясь с ним единым целым.

В ответ на мое действо этот засранец победно улыбнулся.

К моему сожалею, я не смогла сдержать довольного смешка.

Но к его сожалению, я просто так не сдаюсь.

Едва касаясь его губ своими, я начала шептать «наши» строчки, не позволяя Дэну по-настоящему поцеловать меня. Я зарылась пальцами ему в волосы, мягко потягивая их, а он сам начал тихо подпевать, не отрывая от меня взгляда своих бездонных глаз. Он словно хотел загипнотизировать меня, чтобы я сдалась и проиграла ему в этой битве.
Он хотел проиграть вместе со мной, чтобы наши губы наконец соприкоснулись в поцелуе.

Но я всегда была той еще чертовкой.

Держась руками за его шею и ногами за талию, я отклонилась всем корпусом назад, оглядывая толпу. Санни залезла к Гарри на плечи, чтобы лучше видеть музыкантов, а люди вокруг, совершенно разные и непохожие, прыгали и танцевали, полностью отдавшись атмосфере сегодняшнего вечера. Кто-то пел во весь голос, совершенно не стесняясь толпы, а кто-то плакал от счастья, шепча слова любви к группе. И подростки, и взрослые затерялись между реальностью и мечтой. Они были где-то в ином мире, где балом правит музыка.

Они были прекрасны в своих эмоциях.

Внезапно я почувствовала, как Дэн начал возвращать меня в исходное положение, и не стала сопротивляться. Я позволила ему вернуть себя к его губам.

Но я не позволила ему поцеловать себя.

Потому что я сама это сделала.

Прижавшись к нему всем телом, я отдавала ему все те чувства, что есть во мне. Благодарность за этот вечер и два лучших года в моей жизни, безграничную нежность, безумную и сумасшедшую любовь, что живет во мне со дня нашей встречи, и дьявольскую страсть, которую он пробуждает каждый раз, когда прикасается ко мне — все это я дарила ему своими губами. А он… Господи, наверное, из-за его рта я скоро окажусь в дурдоме.

Дэна было так много.

Слишком много.

Его руки везде.

Его губы везде.

Его чувства везде.

А сами мы были абсолютно нигде. Потому что все в этом мире стиралось, когда он держал меня в своих руках.

Ничто в мире не могло сравниться с Дэном и его любовью ко мне.

Ничто в мире не было таким сильным, как мои чувства к нему.

Ключевое слово — «было».

Все это в прошлом. Уже давным-давно.

Уже нет той боли, что терзала меня ночами напролет. Уже нет той агонии, что иссушала мои вены и наполняла их ядом. Уже нет тех чувств, что делали меня такой счастливой.

Уже нет ничего.

Есть лишь я, кружка чая и воспоминания.

Почему мы расстались? Нет, мы не изменяли друг другу. Как можно? Наша любовь была такой… всепоглощающей. Засасывающей. Мы не могли оторваться друг друга. Не могли представить свое будущее друг без друга.

О предательстве не шло и речи.

Все дело в том, что в какой-то момент мы просто потухли. Как свечки. Сначала мы передавали друг другу огонь, делясь светлыми и солнечными чувствами и стараясь поддерживать наше сияние, а потом… Потом мы просто потушили нас своими грубыми словами, криками и разбитой посудой.

Наше пламя погасло.

Наша любовь просто-напросто кончилась.

Был сосуд, наполненный счастьем, а потом он опустел.

Вот и вся история.

Но знаете, когда меня спрашивают начала бы ли я эти отношения, зная об их завершении, я утвердительно киваю.

Я бы никогда в жизни не отказалась от Дэна.

Ни за что.

Он помог мне отыскать себя. Помог начать жить. Он показал мне, что меня можно любить.

Что я достойна любви.

И я буду до конца жизни безмерно благодарна ему за это.

Пускай истории Дэна и Кэти пришел конец, моя история только начинается.

Я верю в это.

Бесконечно верю.

***

Спустя год

— А у тебя веснушки, — мужской голос раздался прямо возле меня.

Я открыла глаза и осознала, что из-за парня, вставшего передо мной, солнце больше не ласкает мою кожу. Черт, я же только ради солнечных ванн села не внутри кафе, а снаружи, за летним столиком.

— У меня нет веснушек, — ответила я, вновь закрывая глаза и давая понять, что хочу снова ощущать тепло дневного светила.

— Есть, просто их мало кто замечает, ты же и так это знаешь, — молодой человек присел на соседний стул.

Я отчетливо чувствовала его взгляд на себе, но тщательно игнорировала этот факт, продолжая сидеть с закрытыми глазами.

— Я тут принес тебе мороженое, — снова попытался продолжить он диалог, больше похожий на монолог. Черт, я веду себя, как стерва.

Хотя постойте. Он сказал «мороженое»?

Мои глаза тут же распахнулись, и я увидела излишне довольную улыбочку на его лице.

— Знал, что приманю тебя этим. Ты же большая сластена, давно приметил.

Баночка фисташкового мороженого медленно придвинулась ко мне, и я не смогла оторвать взгляд от столь заветного лакомства.

— Угощайся.

Я посмотрела на него, разглядывая черты лица. И не знаю, то ли день был очень солнечный, то ли в душе у меня была такая долгожданная гармония, но я улыбнулась этому незнакомцу от уха до уха, стараясь передать в этом жесте всю благодарность.

— Спасибо большое! — я тут же с неописуемым энтузиазмом открыла баночку и начала есть мороженое, пока оно еще холодное. Господи, как же вкусно!

— Меня зовут Кайл, кстати. Приятно познакомиться, сладкоежка, — сказали мне, пока я в какой-то эйфории облизывала ложку, совершенно не стесняясь молодого человека.

— Джульетта. Можно просто Джули. Спасибо тебе огромное за эту сладость! Ты сделал мой день! — просила я, глядя на него с нескрываемым восторгом.

И любовью.

И Кайл смотрел так же на меня.

— Всегда рад, малышка, — он улыбнулся мне так по-теплому, от чего я почувствовала, что таю, как это самое мороженое.

Мурашки тут же забегали по всему телу, и мне отчаянно захотелось прикоснуться к нему.

К Кайлу.

Моему Кайлу.

Я так сильно люблю его. А он — меня.

И совершенно неважно, что он и Дэн — это один человек.

Совершенно неважно, что мы сбежали с ним куда глаза глядят, не сказав близким ни слова.

Совершенно неважно, что мы черт знает где.

Совершенно неважно, что у нас новые имена.

Главное — что мы вместе.

Отныне и навсегда.

Ведь порознь нам нельзя.

I'll be here

Ночь ― это то время, когда вне зависимости от обстоятельств искренность просится наружу: чувства и эмоции хотят летать, и им плевать на твое мнение. Слова правды сами срываются с губ, а сердце раскрывает все твои тайны предательским «тук-тук». Только ночью мы по-настоящему честны перед собой.

И я не исключение.

На часах было почти два, а я все никак не могла уснуть, отчего и пялилась в потолок. Я пристально смотрела на него, пытаясь найти ответы на интересующие вопросы. Но если честно, на самом деле я просто пыталась скрыть от себя правду, прикрыв ее разумностью и логическим мышлением. Но ничего не выходило.

Это не мой дом.

Больше нет смысла обманывать себя.

Дом ― это не место. Это тот человек, рядом с которым тебе поистине хорошо, который принимает всю тебя: все твои достоинства и недостатки. Это тот человек, к которому ты спешишь всегда и везде, ведь он ― твое убежище.

Он ― твой дом.

Тяжело вздохнув, я признала, что скучаю по нему. Что мне не хватает его. Что без него мне не хочется спать. Что без него я больше не чувствую себя собой.

Мой дом ― это Декстер Майкл Коул.

Не знаю, почему именно этот парень берет меня за руку, когда я больше всего в этом нуждаюсь. Не знаю, почему он так улыбается, будто с нами всегда все будет хорошо. Не знаю, почему я сплю сейчас здесь, а не с ним.

Я не знаю, что я вообще забыла в квартире отца, которого назвать «папой» язык не поворачивается.

Я маленькая глупая девчонка, которой просто не захотелось спать в пустой квартире без Декса. Он сказал не ждать его. А я, испугавшись и обидевшись, убежала. Не забрала ни зубную щетку, ни сменную одежду. Я просто ушла, боясь, что Декс больше не хочет спать со мной в одной кровати, а выгнать меня ему не позволяет только совесть.

Попытаться поговорить? Если бы. Он не отвечал на звонки, а потом, уже на пятнадцатый вызов, тетенька сказала, что абонент не доступен или находится вне зоны действия сети. Декс не объяснил причину, почему мне не следует ждать его. Он просто оттолкнул.

А я позволила себя оттолкнуть.

Именно поэтому я сейчас здесь, в ненавистном доме, пялюсь на потолок и рассуждаю над смыслом жизни. Точнее, над тем, как сильно я сейчас хочу обнять Коула и почувствовать запах дома, ведь именно так он пахнет.

Домом.

Родным.

Настоящим.

С протяжным стоном я перевернулась на правый бок и уставилась в стену. Надо спать и не думать о нем. «Утро вечера мудренее», так ведь говорится?

Вот только как заснуть, зная, что ты не дома?

***

Видно Господь захотел скрасить мою одинокую ночь, раз телефон завибрировал, оповещая о пришедшем смс.

«Открой мне. Я под дверью.
Пожалуйста, Дженс».

Мои глаза расширились. Это шутка?

«Что?!» ― незамедлительно напечатала я ответ тому, кто ведет себя очень странно сегодня.

«Я стою возле твоей двери. Не хочу будить твоих родителей, чтобы они не узнали, что я здесь. Ты нужна мне, Дженс. Прямо сейчас.Пожалуйста, открой.»

Быть может, я наивная дурочка. Быть может, моя влюбленность меня погубит.

Но я не думала и секунды, прежде чем кинуться к двери, стараясь действовать тихо.
***

Я старалась не шуметь, когда осторожно, едва дыша, открывала входную дверь. Но то, что я увидела, заставило меня взвизгнуть. Слава Богам Олимпа, реакция у меня хорошая, поэтому я вовремя успела закрыть себе рот ладошками, не успев разбудить родителей.

― Ох, Декс, ― прошептала я, опуская руки от лица.

Он стоял, опершись на стену плечом. Было видно, что самостоятельно сохранять равновесие он не в силах. Нет, он не был пьян.

Все было намного хуже.

Он был побит.

На его скуле красовался свежий синяк, над бровью проходила ужасная ссадина, а под носом и в уголках разбитых губ запеклась кровь. Костяшки были разодраны, футболка порвана и запачкана в грязи и крови, а сам Декс… улыбался. Точнее, пытался. Вместо моей любимой улыбки с ямочками я видела лишь болезненную усмешку на его устах.

― Привет, ― не то прошептал, не то прохрипел он.

― Что…

― Т-ш-ш, ― прервал меня Декс, поднеся свой указательный палец к моим губам. ― Все потом, зайка. Сейчас ты мне просто нужна.Пожалуйста.

Мне кажется, я готова умереть от его наполненного муками «пожалуйста».

Сглотнув подступивший ком в горле, я кивнула и помогла ему зайти в квартиру. Тихо закрыла дверь, стащила с него обувь и куртку, быстренько спрятав их у себя в комнате, и затащила Декса в ванну, усадив на унитаз. Попросила его подождать меня и не шуметь, пока я найду нужные вещи в спальне. Он лишь молча кивнул и откинул голову на стену, прикрыв глаза.

С одной стороны мне хотелось ударить его и вытрясти всю правду, а с другой ― спрятать его у себя до конца времен, чтобы он больше не был в таком состоянии.

Боже, вот жили без приключений, и на тебе!

Вернувшись к нему в хорошо освященную ванную, я прикрыла за собой дверь и достала аптечку. Все это я делала молча и не смотря на него: мне абсолютно не хотелось видеть его взгляд. Пока что.

Я не спросила у Декса разрешения и просто уселась к нему на колени, устроив свои ноги с обеих сторон от его собственных. Если честно, мне абсолютно наплевать, что он сейчас думает.

Я сосредоточенно начала промывать царапины и ссадины на его лице и ключице, вытирая кровь, когда услышала тихое:

― Дженс…

― Лучше молчи, если не хочешь, чтобы я стукнула тебя. Мне не нужны твои извинения: мне необходимы объяснения, Декс.

― Джен, ― он поднял свою руку и повернул меня к себе лицом за подбородок, заставляя посмотреть в глаза. ― Потом. Мне нужны не разговоры, а ты. Прямо сейчас.

В его голосе было столько мольбы, а на его теле столько побоев, что я всхлипнула. Но слезы все еще пряталась во мне: боюсь, они ждали подходящего момента, чтобы вылиться проливным дождем.

Я обмакнула ватный диск в антисептике и начала аккуратно обрабатывать его побои, от усердия нахмурив брови и стараясь не отвлекаться на тяжелое дыхание Декса.

― Ты такая сосредоточенная, ― попытался усмехнуться он. Ключевое слово ― попытался: в его состоянии это действие было невозможно.

― Ох, да заткнись ты, ― прошептала я беззлобно, касаясь ссадины над бровью. Антисептик обжег поврежденную кожу, и Декс зашипел. Мне сразу стало стыдно. ― Прости.

Он по-теплому мне улыбнулся.

― Все нормально, зайка.

Я слегка приподняла уголки губ и начала доставать свои любимые пластыри с ромашками, дабы прикрыть все его ссадины. Да, я не медсестра, но он знал, на что шел.

Улыбка Декса стала еще шире, когда он увидел, что именно я клею на его лицо.

― Ромашки, Дженс? Серьезно? ― он даже умудрился поднять брови, так сильно был впечатлен моими пластырями.

― Прости, если это уменьшит твою крутизну, драчун, ― проговорила я не то игриво, не то обиженно, разглаживая клейкую полосочку на лбу.

А он лишь мягко усмехнулся: видно те улыбки смогли вымотать его за такой короткий срок.

Ох, Декс.

― Милый, ― начала я осторожно, уже боясь затрагивать эту тему. Не знаю, чего я страшилась больше: его объяснений или же тишины вместо ответа. ― Так что стряслось? Мне нужно знать.

Неожиданно он сжал обеими руками мою талию, впившись пальцами в кожу. Без понятия, откуда у него силы даже на такой простой жест. Хотя, может, я совсем не разбираюсь в физиологии мальчишек.

― А мне нужна ты, ― выдохнул он, опустив взгляд. ― Зайка, я все расскажу тебе завтра. Обещаю. А сейчас, пожалуйста, просто побудь со мной. Ты нужна мне, как никогда раньше. Дженс, пожалуйста. Ты так нужна мне, ― он уткнулся носом мне в ключицу, стараясь не дрожать. Он не мог справиться со своими чувствами.

От его горячего дыхания, от его чертова «пожалуйста» и от тесно сжимающих меня ладоней я вновь всхлипнула, но в этот раз дождь не захотел прятаться в тучах. Он вылился целым водопадом на наш маленький городок, в котором были только двое.

Мой мальчик. Мой мальчик…

Трясущимися руками я подняла его лицо и поцеловала каждую царапину, каждую ссадину; коснулась губами всего: лба, щек, подбородка, носа и наконец губ. Я плакала, прижимая Декса все сильнее к себе и расцеловывая его. Обняв его за шею, я уткнулась в неё носом и по-настоящему заревела. Я не могла остановиться, чувствуя, как дрожу и вжимаюсь в дорогое тело.

Ближе.

Теплее.

― Я здесь. Я буду рядом. Все хорошо, ― прошептала я в перерывах между слезами.

А Декс лишь сильнее прижал меня к себе разбитыми руками, сжав в своих объятиях так крепко, что можно было задохнуться: пускай ему и было больно от моих прикосновений, он не показывал виду.

Ведь я нужна ему.

А он нужен мне.

Я всегда буду рядом, Декс.

Все хорошо.

Ты же будешь с ума сходить от моих губ?

― Какая же ты маленькая дурочка!

― Ничего себе маленькая: Эллиотт, мне уже двадцать.

На другом конце провода послышался тихий смех.

― Малая, двадцать тебе только завтра. Так что не строй из себя большую девочку, ― в его голосе была четко слышна издевка.

― Не напоминай, пожалуйста. Я с содроганием думаю о завтрашнем дне. Господи, дай мне сил!

― Не скули. Все твои проблемы несерьезны, ты с ними легко справишься. Возьми бутылку вина, заползи на крышу и говори со звездами. Только, алкашка, вниз не улети.

― Захлопнись!

Снова раздался мужской смех. На душе стало как-то легче от того, что я знаю: меня есть кому поддержать. Точнее, отвлечь от грустных мыслей типичными «Подколками от Эллиотта».

― Не дуйся на меня, ладно? Я же любя! Все же, как никак, у нас завтра годовщина: два года друг друга знаем.

― Ага, и ни разу не виделись. Знаешь, порой в моей голове все же проносится мысль, что ты тот еще маньяк, который выжидает момент, чтобы убить меня и продать органы на черном рынке! Я все о тебе знаю, Андерсон!

― Ты же и так знаешь причину, Али…

Договорить ему я не дала.

― Эллиотт, я все это слышала тысячу раз. Ты же прекрасно понимаешь, что все это странно. Ты мой самый лучший друг, самый близкий и родной. А я даже фотографии твоей не видела: у меня есть лишь стопка твоих писем в шкафу, пара детских снимков, голос на другом конце провода да интернет-переписка. И все, Эллиотт, больше ничего! Порой мне просто страшно, что я возьму и потеряю тебя. Ну, или, как я уже говорила, ты просто убьешь меня, так как втайне являешься маньяком, ― протараторила я на одном дыхании, выплеснув все эмоции. Уже устала от этого разговора, этой темы, но прекратить наше общение сил нет. Только он заставляет меня продолжать плыть. И неважно, по течению или против него: главное, что я все еще держусь.

― Алис, я все понимаю! Прекрасно понимаю, малая. Но ничего не могу поделать: так выходит. Поверь, как только я смогу, я найду тебя, ― он устало вздохнул, и в моем воображении тут же нарисовалась картина, как он пощипывает свою переносицу. Не знаю, с чего я это взяла.

― Я так сильно ненавижу тебя, Андерсон, но еще больше люблю! Вот скажи, зачем ты, маньяк чокнутый, ворвался в мою жизнь?!

― Это ты меня спрашиваешь, Смит? Сама в свой восемнадцатый день рождения скулила и просила «поговорить» в чате. А что из этого вышло? Я позвонил тебе минут через десять нашего общения, и мы засмеялись. Оба. Одновременно. Поверь, я никак не мог подумать, что коротышка с ростом метр шестьдесят два станет той, которой я доверю свои мысли. Смит, ты нарываешься. Вот возьму и не позвоню больше: кому песни в трубку петь будешь?

― Я не коротышка! Я, может, вообще соврала тебе о своем росте, не думал? Не верь всему, что слышишь, милый!

Он опять хрипло засмеялся, из-за чего мне захотелось кинуть в него подушку. Прямо сейчас.

― Я линейкой по фотографии мерил: маленькая ты, Алиса. Расти тебе еще да расти. А что-то бубнишь сейчас, строишь из себя большую, ― этот засранец спародировал меня самым писклявым голосом, на который был только способен.

― Андерсон, захлопнись! ― я всем телом почувствовала в его вздохе улыбку. Издевается. ― Послушай, я идти должна. Ты же позвонишь мне завтра, да?

― Алиса, ― послышался наставнический тон, ― я не смогу не позвонить, и ты прекрасно это знаешь. Береги себя, малая.

Я улыбнулась и положила трубку, даже не сказав «пока». Эллиотт и так знает, что сейчас я прижимаю телефон к груди и благодарю Бога за то, что этот странный человек стал частью моей жизни.

Эллиот все знает.

***

Посреди ночи раздался звонок. Я все еще была во власти сна, когда мелодия начала звучать еще громче. С протяжным стоном разочарования я протянула руку и взяла мобильник. Звонил Эллиотт.

Убивать за испорченный сон сразу расхотелось.

― Алло?.. ― я не знаю, по какой причине, но мне было жутко страшно услышать то, что он собирался мне сказать. Он никогда не звонил так поздно.

― Алиса… мне только что позвонили. Мою мать… ― было слышно, с каким трудом даются ему эти слова, ― ее сбила машина, малая. Положение критическое. Я не знаю, что делать. Жду чертово такси, которое едет слишком медленно. Алис, я не могу ее потерять. Она все, что у меня осталось. Алиса, Алиса… Поговори со мной, ладно? Я знаю, что у тебя ночь, а завтра день рождение, но, Алиса, ты так нужна мне сейчас. Алиса…

Он произносил мое имя так, словно я стала его личной молитвой. Я ничего не говорила, лишь тяжело дышала и плакала. Я слышала, как с каждым произнесенным им словом он погибает. Медленно умирает, зная, что никак не может помочь матери.

Он был бессилен.

И это разрушало его.

Мы просто молчали в трубку, не говоря ни слова: ни во время поездки на такси, ни во время ожидания слов врача. Время казалось вечностью, что засасывала нас в ужасное отчаяние. Все, что я могла ― это слушать его вздохи, а он мог только внимать моим выдохам.

Я была рядом, как могла.

― Может, мне приехать? Я думаю, найдутся билеты… Эллиотт, я не хочу тебя оставлять там одного. Позволь мне приехать.

― Это другой город, Смит. Куда ты сейчас поедешь? У тебя завтра праздник, не смей и думать о приезде. Это только моя ноша, я не хочу, чтобы ты видела меня в таком состоянии.

― Ты такой идиот, Андерсон. Самый тупой человек в моей жизни! ― прокричала я не столько злобно, сколько разочарованно.

― И я люблю тебя, Алиса, ― в его голосе не сквозил сарказм. Он был искренен, как никогда раньше.

― Я всегда рядом, Эллиотт. Пускай только по телефону. Но я с тобой, ― какое-то время я молчала, стараясь не сболтнуть лишнего. ― Тупица Андерсон.

Он засмеялся тем болезненным смехом, который я буду ненавидеть до конца жизни.

Свет покинул мое солнце по имени Эллиотт.

Жизнь решила взять отпуск и ушла от него.

И я ненавижу ее за это.

― Алиса, ― он замолчал. ― Алиса, Алиса, Алиса, Алиса… Алиса! ― от его крика мне самой захотелось выть. Он пробрал меня до костей. Я чувствовала всем своим существом, как он страдает.

И я никак не могу ему помочь.

Мы ломались.

Оба.

Одновременно.

Впрочем, как и всегда.

***

Через три дня, болезненных дня молчания Эллиотта и игнорирования моих звонков и сообщений, мне пришла смс-ка от него.

«Сегодня тебе должно прийти письмо. Послушай, я написал его в ту ночь, когда был эмоционально нестабилен. Пускай те слова, что ты прочтешь, не обременят тебя. Это был всего лишь порыв, Алиса. Не бери на свой счет.»

Почему он так холоден ко мне? Почему? Что я не так сделала? Почему он отстраняется от меня, словно я чужая?

Я не хочу читать это письмо.

Я не хочу, чтобы он ушел из моей жизни.

Я чертовски боюсь.

Я не хочу стать для него никем.

Ведь для меня он ― все.

***

Мне кажется, я все это время не двигалась и смотрела в стену, пока стрелка на часах не достигла семерки.

Я не хотела проверять почту.

Я боялась потерять Эллиотта. Я была эгоистична в своем желании держать его возле себя, но я просто не могла отпустить его.

Он нужен мне.

Сегодня.

Завтра.

Всегда.

Он уже давно не просто мой лучший друг.

***

Трясущимися руками я держала белый конверт, не решаясь открыть его. Совершенно не помню, как забрала его из почтового ящика, как дошла до квартиры, как села на пол.

Я не помню ничего.

Сглотнув, я открыла конверт. Вздохнув, достала письмо. Нельзя вечно оттягивать неизбежное.

Сейчас я узнаю все.

«Алиса, моя Алиса. Спасибо тебе за то, что была со мной в эту ночь. Это много для меня значит, малая, знай это. Лишь пару минут назад ты уснула, так и не повесив трубку. Держалась до самого конца, лишь бы не оставлять меня в одинокой тишине.

Моя сильная девочка.

Знаешь, мне ужасно нравится твое имя, Смит. Я люблю шептать его не столько тебе, сколько самому себе. Оно утешает меня. Залечивает раны, что есть у меня. Оно является светом в конце моего тоннеля. Алиса. Алиса!

Думаю, я скорее всего не буду разговаривать с тобой несколько дней. Быть может, даже скажу, что это письмо ― пустой набор слов. Уж знаю себя. Смит, ты не обижайся на меня, ладно? Я просто боюсь твоей реакции на это письмо. Я боюсь, что оно все разрушит.

Я боюсь, что оно разрушит нас.

Алиса Смит, девчонка, что так нуждалась в друге. Ты всегда заставляла улыбаться меня, даже когда не хотелось. С каждым днем ты все больше открывалась мне, хотя, постой: уже на второй день ты рассказала всю свою биографию. Ты совершенно не боишься доверять свою душу людям. Ты бежишь к ним навстречу в ожидании крепких и надежных объятий.

Алиса, я действительно стал твоим другом. Но только ты им для меня не стала, прости. Ты стала нечто большим для меня. Ты стала моим спасением. Ради твоего „захлопнись“ хотелось жить, Смит! Ты такая сумасбродная, такая живая, такая… моя.

Уже через месяц нашего общения мне хотелось сорваться и приехать к тебе, но я понимал, что не могу. Это не только мое решение. Все должно быть взаимно. Знаю, ты не раз просила о встрече, но у меня были свои причины отталкивать тебя и уходить от ответа. Я чертовски боялся твоей реакции.

Реакции на меня.

Алиса, дурная ты девчонка, я же так сильно люблю тебя. Из-за тебя я снова захотел мечтать. Нет, ты не убила во мне реалиста: ты показала, что жизнь не серая и жестокая, а красочная и прекрасная. Ты ворвалась в мою жизнь, даже не разувшись.

Да, это ты просила друга в свой день рождения, но я думаю, что ты просто пришла на мой негласный зов. Ты словно знала, что я нуждаюсь в тебе. Не в друге, не в девушке, не в опоре и тому подобном. Я нуждался именно в тебе, Алисе Смит.

И нуждаюсь до сих пор.

Быть может, я слишком пьян, раз пишу это письмо. Но на моем лице глупая улыбка, так как я до сих пор слышу твое сопение на другом конце провода. Ты знала, что порой храпишь? Это очень очаровательно, но, был бы я рядом, закрыл бы тебе рот. Спать не даешь конкретно, Смит.

Не только своим храпом.

Своим существованием.
Я не хочу разрушать нашу дружбу, не хочу, чтобы ты испугалась моих чувств и убежала. Я совсем этого не хочу. Алиса, мне двадцать пять лет, а я влюбился в тебя, как мальчишка. Помнишь, ты кидала мне запись в интернете? Где говорится о том, что мы влюбляемся не во внешность книжных героев, а в их души? Или как-то так, я точно не помню. Алиса Смит, я чертовски влюбился в твою душу.
Спасибо, что открыла ее для меня. Я буду вечно тебе за это благодарен. Пускай я разрушу все этим письмом, но знай: ты вернула мне желание жить по-настоящему. Во мне проснулся голод.

Не только к жизни, но и к тебе.

Знаешь, это забавно, но мне всегда было интересно, влюбилась бы ты в меня, если бы мы встретились на улице, не зная друг друга? А еще интереснее, смогла бы ты полюбить меня, если бы мы наконец увиделись спустя долгие часы разговоров? Смогла бы ты принять меня, Алиса?

Перед сном я думаю о тебе. Звучит странно, но я не маньяк, поверь. Я не помешан на тебе и не одержим. Я просто люблю тебя. Смит, если бы ты влюбилась в меня, была бы ты со мной? Не разрушило бы ли это наши отношения? Говорили бы мы открыто, так, как прежде? Ты же будешь сходить с ума от моих губ, если полюбишь меня?

Прости за это письмо.

Прости, что выплеснул все это на тебя без подготовки.

Просто я слишком пьян.

С любовью,

Эллиотт Тупица Андерсон.»

Не знаю, в какой момент я начала рыдать навзрыд, но остановиться уже не могла. Я прижимала это письмо к груди и плакала, плакала, плакала.

Я так люблю этого дурака.

Он нужен мне. В каждой минуте моей жизни.

Он нужен мне.

Я снова начала читать письмо, лаская взглядом такие любимые слова. Когда я дошла до подписи, то заметила стрелочку, указывающую, что надо перевернуть бумажку. Я не заметила ее сперва из-за обрушившихся на меня чувств.

«Смит, если ты готова увидеть меня, я жду тебя в твоем любимом кафе, о котором ты так часто говорила, в восемь вечера.

Я приехал.»

Мне кажется, я никогда не вылетала из квартиры так быстро.

***

Я бежала. Бежала, сжимая в руках письмо, что спасло меня от разрушения.

Он не выгоняет меня из своей жизни.

Он ждет меня.

Я добежала до кафе в восемь двадцать. Тяжело дыша, я остановилась перед входом перевести дыхание, согнувшись пополам и опершись на колени.

Кислород слишком медленно поступал в мои легкие.

А потом собравшись с духом я выпрямилась и…

Увидела его.

Не знаю, как, но я сразу поняла, что это Эллиотт Андерсон.

Я больше не могла дышать.

Светлые русые волосы, серые, как тучи, глаза. Он смотрел на меня, не отрываясь. Казалось, что он борется между желанием прижать меня к себе и убежать без оглядки.

Я понимала его страх.

Как и писал, он боялся моей реакции на него.

Все его тело было в шрамах. Ужасных шрамах. Быть может, они и не везде, одежда закрывала обзор, но все его руки покрывали бледно-розовые полосы. А один шрам был на левой стороне лица, проходя через бровь и доходя до краешка губ. Он был глубоким, пугающим.

Создавалось впечатление, что Эллиотта кромсала сотня ножей одновременно.

Его определенно не хотели убить.

Его хотели сломать, заставить мучиться, ненавидеть себя.

Я видела это в его взгляде.

Сильном, душераздирающем, боязливом и полным надежды.
Я сделала шаг к нему.

Еще один.

А он все стоял и смотрел, как я приближаюсь к нему.

Он не отпускал мой взгляд ни на минуту.

Я подошла к нему, остановившись в сантиметрах тридцати от него.

Мы слишком тяжело дышали.

― Как мама? ― я не узнала собственный голос. Казалось, что я курю уже тысячу лет, раз он звучит так хрипло.

― С ней все хорошо, не переживай больше. Через неделю должны выписать. Операция прошла успешно, ― я его словах не было эмоций.

Зато в его взгляде была жизнь.

Эллиотт Андерсон был чертовски красивым.
― Ты же будешь с ума сходить от моих губ? ― мы спросили это оба. Одновременно.

Засмеялись, хрипло и болезненно.

Он молчал, так как в письме и так дал все ясно понять.

Он ждал моего ответа.

― Мне кажется, я уже давным-давно сумасшедшая.

И мы заплакали.

Оба.

Одновременно.

Впрочем, как и всегда.